МОЙ РАССКАЗ ПОХОЖ СКОРЕЕ НА ЛОСКУТНОЕ ОДЕЯЛЬЦЕ, СОТКАННОЕ ИЗ НЕБОЛЬШИХ ФРАГМЕНТОВ-ВПЕЧАТЛЕНИЙ, СОСТАВЛЕННЫХ ВО ВРЕМЯ ПОСЕЩЕНИЯ СТРАНЫ, НЕ ПОХОЖЕЙ НИ НА ОДНУ ИЗ ТЕХ, ГДЕ МНЕ ПОСЧАСТЛИВИЛОСЬ ПОБЫВАТЬ ДО СЕЙ ПОРЫ.
Остановлюсь лишь на внутренних ощущениях от пребывания, всё остальное — что посмотреть и куда пойти — отлично изложено в путеводителях, да и визит мой, в общем-то, не носил туристический характер, а потому всё увиденное стало лишь приятным дополнением к основной цели поездки.
Все страны Европы имеют много общего, как и восточные. Израиль стоит особняком. Он ни на что не похож. И поначалу это обескураживает. Мысленно ты ищешь хоть какие-то аналогии, перебирая бережно уложенные на антресоль сознания образы, запечатлевшиеся в памяти. Тщетно. Нужно признать, что восприятие Израиля — это табула раза, помогающая отмести всё ложное, построенное на ассоциативных связях с прошлым и бытующих стереотипах.
Для меня впечатления от любой страны — это, прежде всего, люди, то настроение, которое разлито в воздухе. Ты ощущаешь его всем своим существом вместе с порывами ветра и проплывающими в небе облаками. Да, конечно, исторические памятники, культурное наследие имеют значение. Они — это лента истории страны, частично формирующая её настоящее, всеобъемлюще оценить которое можно лишь слившись с толпой на местном рынке или оказавшись в переполненном автобусе, где все надписи на табло кажутся полной тарабарщиной, а читать справа налево ты ещё не научился.
Впервые оказавшись в Израиле, стране, частенько становящейся темой горячих дискуссий, я ждала увидеть одну из самых строгих таможен в мире, где тебя опрашивают с неменьшим пристальным вниманием, чем во время собеседования на получение грин-карты.
И вот, пока я судорожно припоминаю, зачем я здесь и на сколько, миловидная девушка встречает меня широкой улыбкой и несколькими стандартными вопросами. Все они адекватные, понятные и логичные. В остальном — вежливость и учтивость. И даже желание (которое благоразумно удалось сдержать) поинтересоваться: «А правда ли всё то, что о вас говорят?..» рассеялось под звуками фонтана, неожиданно представшего пред моим взором. Так, продвигаясь вглубь аэропорта им. Давида Бен-Гуриона, забываешь обо всей той веренице штампов, что вёз из дома, и, расположившись на мягких кожаных креслах, созерцаешь цветомузыку фонтана, отражающего поражённые увиденным лица гостей.
ФОНТАН В АЭРОПОРТУ ИМ. ДАВИДА БЕН-ГУРИОНА (ТЕЛЬ-АВИВ)
Уникальный архитектурный проект, потрясающий воображение пассажиров грандиозностью сооружения, ландшафтным дизайном и, конечно же, удобством и толковостью расстановки указателей.
Многое можно сказать о стране, воспользовавшись общественным транспортом, ведь его поддержание и качество — та самая значительная часть налогового бюджета, регулярно поступающая от каждого гражданина в государственную казну. Ни для кого ни секрет, что автобусы и трамваи, находящиеся в руках государства, ярко демонстрируют, насколько эффективно используются наши налоговые отчисления.
Не стану перечислять очевидное: прибытие транспорта минута в минуту по заявленному расписанию (что тоже поначалу в диковинку, и ты невольно, по привычке, округляешь 14.14 до 14.15, 20.08 до 20.10, правда, быстро перестаёшь, ибо в 14.15 ты видишь лишь задние колеса, движущиеся к следующей остановке), чистота, современность, шумоизоляция.
Что мне, как туристу, сразу бросается в глаза, так это доброжелательность пассажиров по отношению друг к другу. Когда в транспорт входят пожилые люди, мамы с детьми — встаёт пол-автобуса, чтобы уступить место. И, впервые увидев несколько десятков подскочивших в раз людей, ощущаешь даже некоторое волнение, сопровождающееся внутренним монологом: «Может, что-то происходит, а я ничего не понимаю?..» Но, став вторично свидетелем нормального отношения людей к людям, ты успокаиваешься и откровенно наслаждаешься подобным поведением. Volens-nolens, за несколько минут езды, успеваешь почувствовать себя и пожилой старушкой, и беременной девушкой, и даже крохой в коляске, перед которым все расступаются. Этот тот самый редкий случай, когда врождённая эмпатия не погружает тебя в череду болезненных угнетённых состояний, а выталкивает из бездны печалей и тревог на свет, давая желанное ощущение надёжности и чувство плеча.
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ТРАНСПОРТ В ИЗРАИЛЕ, ИЛИ КАК НАСЛАДИТЬСЯ ЭМПАТИЕЙ
Улицы и улочки, залитые солнцем, чистые остановки, где непременно встретишь доброжелательного местного жителя и завяжешь разговор по душам, колорит местной архитектуры, объединившей в себе различные этнические стили, спокойствие и безмятежность.
Ориентироваться в Израиле, не зная иврита, сложно, чего уж тут лукавить. Здесь не найти не только межъязыковых совпадений, но и знакомых букв.
В отсутствии навигатора, смартфона или любой другой вещицы, способной сориентировать тебя в трёх незнакомых израильских кипарисах, передвижение по городу представляется крайне затруднительным.
Зато всегда можно рассчитывать на помощь местных жителей, в чём я на своём опыте убедилась многократно.
Случаев моего полного капитулирования пред дорожными табличками с названиями улиц накопилось немало, но расскажу о наиболее ярких.
Пятница. Обычный для меня календарный день, название которого я, возможно, и не вспомнила бы, находясь в отъезде, если бы не одно «но».
День этот был совершенно свободный и, улучив момент, я проводила его в старом городе, гуляя и наслаждаясь открывающимися видами, знакомыми по картинкам и фотографиям. Не стану описывать восторг от увиденных мест, памятников и всего того, от чего сердце ликует, а душа поёт. Остановлюсь на другом. Во второй половине дня, когда солнце уже клонилось к закату, люди, встречающиеся мне по пути, стали делать странные движения руками и кричать «Шабат шалом!». Причём делали они это очень доброжелательно, я бы даже сказала с какой-то скрытой заботой. Слово «шабат», конечно, знакомое, но всего глубинного смысла этого «явления» я, понятное дело, не знала. За что сама и поплатилась, оказавшись в щекотливой ситуации.
В нишах Стены Плача гнездятся птицы: как перелётные, так и осёдлые. Несколько лет назад израильские орнитологи изучили схемы расположения гнёзд ласточек и стрижей, чтобы при проведении работ реставраторы не причинили беспокойства птицам. Стена Плача является одним из древнейших мест в мире, где вот уже более двух тысяч лет гнездятся чёрные стрижи.
Правда, оказалась я в ней не сразу, сначала я оказалась у Стены Плача. Ещё полчаса назад здесь было малолюдно и тихо, как вдруг площадь стала заполняться людьми. Я решила, что начинается служба, а все вокруг снова и снова повторяли магическое слово «шабат».
В тот день я разглядела лишь голубок, наслаждавшихся последними лучиками солнца, и решила сделать несколько снимков. Вдруг ко мне подошла женщина и на ломаном английском строго сказала примерно следующее: во-первых, фотографировать здесь нельзя, а, во-вторых (что крайне удивило), у меня никогда не будет мужа иудея. Что имела в виду женщина, я, признаться, не поняла, но спорить не стала, будучи здесь только гостьей. «Не будет, так не будет», — посетовала я, примерив на себя на всякий случай — загадочная женская душа — описанную ситуацию, но фотоаппарат всё же убрала. Я задумалась: пять минут назад я и ещё несколько десятков туристов делали фотоснимки. И это совершенно точно было разрешено. Я предположила, что фотографировать нельзя голубок, ибо они примостились на ночлег на святыне — и такие мысли у меня промелькнули. А всё объясняется моим невежеством.
Как выяснилось чуть позже, «шабат» означает праздник или выходной. «И что?» — подумаете вы так же, как и я. То-то и оно, что выходной здесь имеет свои особенности: отдых, как говорится, так отдых. В четыре часа дня закрываются все магазины, музеи, рестораны, перестаёт работать общественный транспорт. И с этого момента наше и здешнее понятие «выходной» расходятся как параллельные прямые, которым, согласно Евклиду, не суждено встретиться. У нас в выходной можно всё, у них — практически ничего, даже пользоваться микроволновой печью или мобильным телефоном. Оттого и фотографировать после четырёх часов нельзя вовсе не Стену Плача и уж тем более не голубок, а просто пользование фотоаппаратом в этот день не приветствуется. При несоблюдении предписаний, соответственно, и мужа иудея быть не может. Поначалу это несколько обескураживает, но потом ты понимаешь, что шабат — время, которое нужно посвятить семье и близким, оно предполагает общение между родственниками, друзьями, но общение личное, а не посредством интернета и мобильного телефона. И на миг мне даже показалось, что это то самое заветное состояние покоя, отдыха, и тишины, которого так не хватает в наше стремительное время, где пища информационная давно заменила пищу иного содержания. Шабат — это досуг, когда можно побыть наедине с собой даже на улице, где настолько тихо и умиротворённо, что слышно, как лист, гонимый ветром, трётся о шершавую поверхность земли.
И если у нас выходной день — это ещё, как правило, стирка, уборка, приготовление пищи, — словом всё то, что и отдыхом не назовёшь, а лишь бесконечной чередой недоделанных на неделе дел, то в Израиле все бытовые вопросы решаются во время рабочей недели. И, кстати, выходной здесь единый, настоящий, для всех, а не как у нас, когда кому-то выпадает «чёрная метка» работать на Новый Год или в Рождество. Такое единодушие мне, признаться, по душе, ведь, согласитесь, как здорово, когда вдруг все твои друзья и близкие дома, и выходное настроение при этом царит не у тебя одного.
Мне-то сея традиция по сердцу, но вот туристам об этой особенности местной культуры знать необходимо, чтобы успеть купить продукты и не оказаться, как я, за сотню километров от дома, куда добраться теперь можно лишь пешком: последний автобус под общее ликование туристов давно заколесил по узким дорогам старого города, раздвигая сумерки, спеша в родной автопарк.
Иду в отчаянии по дороге, привыкнув беспокоиться, когда стемнеет, а ты одна на пустынной улице, боясь странного шороха и незнакомых людей — так я, к сожалению, с юности ходила по любимому городу, гордо именуемому воротами Кавказа со всеми вытекающими. «Жалкая жизнь!» — скажете вы и будете правы, с одной стороны. А с другой, не испытав подобного, сложно почувствовать, вдохнуть всей грудью резкий контраст и оценить всю прелесть выражения «социальная защищённость», включающую и безопасность как таковую.
Итак, мой дискомфорт нарастал с каждым шагом, с каждым солнечным лучиком, скрывавшимся за горизонтом.
Слыша шорох за заборами, я пыталась понять, что это за люди и как они отреагируют, если я постучусь за помощью.
Делать мне этого не пришлось. Один израильтянин, ехавший с работы домой, остановился, увидев меня, спросил, всё ли в порядке и как я буду выбираться отсюда. Осознав сложность моего туристического положения, он тут же предложил меня подвезти. Не имея других альтернатив, я согласилась, записав на всякий случай номер автомобиля и отослав его смской, но тут же расслабилась за разговорами о местной жизни. Больше часа пролетело за поисками моего временного пристанища. Добрый человек не взял с меня никаких денег за уйму потраченного времени, а вместо этого предложил контакты врача, который помог его семье в излечении тяжёлого недуга. Домой я вошла, как говорят французы, bouche bée, что означает «опешившая», буквально — «с открытым ртом».
На протяжении моего пребывания на святой земле мне не раз помогали отыскать дорогу к дому, едва отличимому от рядом стоящих, соседи, люди, вышедшие на пробежку, дети, и, что любопытно, наши прогулки всегда сопровождались разговорами о семье и близких.
ИВРИТ, ШАБАТ И ДОБРЫЕ ИЗРАИЛЬТЯНЕ
Без знания языка человек становится безоружный, незащищённый, как маленький ребёнок, ищущий знакомые очертания и звуки. Поведение окружающих в подобной ситуации становится подчас знаковым, определяющим.
Восточный базар или шук — явление типичное для стран Востока.
Здесь он такой же шумный, яркий, колоритный, но окрашен, на мой взгляд, большей доброжелательностью и соблюдением частных границ, нежели в других местах.
Рынок давно стал частью старого города, его кровеносной системой, по узким улочкам-капиллярам которой циркулируют туристы, одурманенные запахами духов, пряностей и свечей.
И пока качает свежую кровь путников сердце Старого города, будут жить национальные диковинки, расширяться арсенал торговых уловок и повышаться привлекательность витрин как свидетельство непрерывного движения жизни.
В день моего появления на шуке стояла сильная жара, я была изрядно уставшей и вымотанной, как ни странно, разговорами с продавцами, что объясняется спецификой базара, где важна не только сама покупка, но и сопровождающий её диалог обо всём на свете.
Так, спасаясь от непрерывного общения, я оказалась в безлюдной лавке, владельцем которой был не кто иной, как вежливый и учтивый палестинец, отец маленькой дочки и муж красавицы-жены. Обо всём об этом и многом другом — взаимоотношениях израильтян и палестинцев, взгляде на существующие проблемы — я узнала во время интересной и увлекательной беседы с приятным господином, угостившим меня холодной водичкой, чаем с мятой и увлекательными разговорами о местной жизни. И можно было бы принять подобное поведение за некий рекламный трюк. На сей раз — нет, что, в свою очередь, несколько пошатнуло мой устоявшийся взгляд на привычные вещи.
Друзья, чтобы понять характерные черты народа той или иной страны, раскрыть его глубинную психологию, смело спешите на рынок: столько пищи для будущих рассказов вы не получите ни в одном супермаркете.
ИЕРУСАЛИМ. РЫНОК СТАРОГО ГОРОДА
Не побывав на восточном рынке, никогда не погрузишься в атмосферу безвременья, где правят зазывалы, менялы, торговцы, где, будучи хорошим пловцом, тонешь в липкой лести восточных сладостей, специй и пряностей.
В стране высоких гор и песков вечности круглогодичное лазание становится встречей со сбывшейся мечтой.
Здесь насчитывается более пятнадцати мест для скалолазания на естественном рельефе с различным уровнем сложности трасс и наличествованием природных оазисов среди застывших песчинок времени. И раз посетить их мне не удалось, оставим их красоту для детального рассмотрения теми, кто смог вкусить соприкосновение с монолитным песчаником, доломитом и известняком.
Я же не отказала себе лишь в посещении болдерзала, отправившись ради этого из Иерусалима в Тель-Авив.
Что меня всегда радует на любой тренировке, так это присутствие детей, их задор, веселье и смех.
Трассы? Трассы в залах отличные, цвет зацепов отражает уровень сложности.
Всю экипировку можно взять на рецепции за весьма скромные деньги так же, как и книги, буклеты с последними уточнёнными описаниями маршрутов.
Но главное, главное, друзья, — это атмосфера, восходящие и нисходящие потоки человеческих мыслей, царящих в храме горизонтально-вертикального движения тел.
ТЕЛЬ-АВИВ. СКАЛОДРОМ «PERFORMANCE ROCK»
Несколько залов разной высоты, карнизы, нависания, потолки, — всем этим вы сполна насладитесь на скалодроме «Performance rock».
Через городскую дверь в зелёный оазис — вот путь из многолюдного Иерусалима в прохладный сад с зеркальными прудами и птичьим разноголосьем.
Садитесь на цветочный поезд и прокатитесь по разным частям света, загляните в японский раздел, пересчитайте все карликовые деревья — говорят, самая большая коллекция в мире, не премините загадать желание у дерева добрых дел, насладитесь часок-другой красотой и свободой — и вперёд к воплощению мечты!
ИЕРУСАЛИМСКИЙ БОТАНИЧЕСКИЙ САД
Кислородная терапия души.
Из окна автобуса дорога к Мёртвому морю впечатляет не меньше, чем самый солёный водоём на Земле.
Странное, ни с чем не сравнимое ощущение: ты опускаешься всё ниже, а горы вокруг тебя становятся всё выше.
ИЗРАИЛЬ. МЁРТВОЕ МОРЕ
Безбрежный солёный кисель.
Признаться честно, при упоминании Израиля всегда думала о чём угодно, только не о музеях и выставках, что ещё раз подтверждает насколько мы в плену стереотипов и штампов.
Бродя по центру Иерусалима безо всякой карты и других ориентиров — есть повод заговорить с местным населением, завести диалог с собственной интуицией — ноги сами привели меня к дверям галереи. По крайней мере, так она выглядела. Неожиданно для себя самой я направилась через красивые ворота, мимо цветущих кустарников и деревьев, поднялась по старинной лестнице — и очутилась в художественной галерее — внутренний голос меня не подвёл. Приветливая женщина поведала, какие экспозиции представлены на разных этажах, дала несколько проспектов об авторах, и я, что называется, полностью погрузилась в мир прекрасного. «Почему полностью?» — спросите вы. Ответ меня и радует, и огорчает одновременно. Радует от полученного удовольствия. Огорчает, оттого что у себя на родине не всегда встречаю радушие и доброжелательность при входе в музей и не могу в одиночестве, без стороннего надзора и контроля насладиться представленной коллекцией под звуки, настраивающие на нужный лад. Говорю сейчас не о частных галереях, а о государственных, к коим эта и относилась, и вход в которую был, разумеется, бесплатный.
Не стану перечислять всё увиденное: были там и впечатлившие меня звуковые инсталляции, и современная скульптура. Остановлюсь лишь на нескольких.
ФОТОВЫСТАВКА «СОЛЬ ЗЕМЛИ», ELISHEVA SHAKED
Язык автора — язык острой критики, смешанной с любовью к природе и красоте.
Это не ваше, вы здесь только гость — вот основной лейтмотив, читаемый в работах Elisheva Shaked.
Природа Elisheva Shaked — это не романтический лес или пасторальное поле, её пейзажи — это пейзажи соли, жестокая топография, укрывающая ужасный Холокост — наказание за Содом и Гоморру: «заросшие сорняками и ямами соли, пустошь навсегда...» (Софония 2:9). Природа Shaked — это памятник трагедии и смерти, проклятая природа, разрушающая всякое живое существо, враг человека. Мощная борьба между пространством, отвергающим человека, и самонадеянностью индустриализации.
Это мифическое сражение имеет дихотомическую синтаксическую структуру: белизна соли против черноты стали, механизм конвейерной ленты и бульдозера против неподвижности и спокойствия солевых холмов, противостояние устрашающей железной руки бульдозера по отношению к горам соли. Механические железные зубы жадно жуют, в то время как «утёс» соли сохраняет своё вечное спокойствие и уверенность в своей древности.
Агрессивность прогресса против исконного возвышенного, вечная война между железом и природой.
Жестокость против жестокости: агрессия зубов бульдозера против божественной агрессии, незнающей пощады. Доисторические грехи против грехов сегодняшних. Таким образом, в глубине впечатляющих фотографий решительная борьба зла со злом: божественный гнев, лишённый сострадания, против безграничной человеческой тяги к материальному, растаптывающей природу на своём пути.
Elisheva Shaked запечатлевает изменения, происходящие с природой после контакта с человеком.
Её фотографии — словно призыв к утраченной первоначальной подлинности природы и человека.
Когда мы говорим о большом таланте, нам часто хочется наделить автора многочисленными добродетелями, коими он вовсе обладать и не должен, но что вовсе и не исключает их наличия.
Моё идеалистическое детское видение одарённого человека, ставшее реалистической потребностью настоящего, помогло встретить и разглядеть черты портрета гениального скульптора нашего времени — Юлии Сегаль: скромность, от которой всё вокруг наполняется внутренним светом, отзывчивость и радушие глаз, до трогательности щемящая улыбка, молчаливая, подлинная доброта сердца.
Позволю себе привести в своём сообщении слова Хаима Сокола, художника, скульптора, автора инсталляций, перформансов, текстов, которые открывают художественный альбом Юлии Сегаль.
A thing is space beyond which there is no thing.
Joseph Brodsky, Still Life
Sculpture would be the embodiment of places.
Places, in preserving and opening a region, hold something free gathered around them which grants the tarrying of things under consideration and a dwelling for man in the midst of things.
M. Heidegger, Art and Space
In Jewish religious schools, when a child starts learning how to read, he is given a lick of honey smeared on the alphabet. This forms a special sensory memory that preserves emotions and feelings. Julia Segal has never attended a Jewish school. Her gift of remembrance through feelings is innate. Such kind of memory is extremely active — the slightest impulse, touch, smell, taste, or even a mere glance at a random object can be enough to stir up a storm of memories. These remembrances are of moods, of emotional upheavals and of inner experiences that are more copious in human life than memories of concrete dates and events. To transmit, articulate, or simply to retell these experiences is extremely hard. It requires the novel's breadth and scale, the multi-dimensionality of film, or the totality of an art installation. Julia Segal has achieved this expression through the limited set of tools that figurative sculpture provides: material, form, volume, and narrative.
Segal's works are, for the most part, monochrome: the gray of the concrete, of rain gutters and of old asphalt. This produces an almost tactile sensation of an object emerging out of the wall's surface. It is no coincidence that the artist's favorite format is sculptural relief. Relief is unevenness, roughness, protuberance on the surface (no matter if the surface is horizontal or vertical). One can feel it with one's hands. Segal's sculptures are extremely tactile. Even the surface of her material is always uneven, as rough as a calloused hand or a brick wall. This amplifies the already enormous internal pressure that form imparts on the material surface. It's as if the molecular bonds are about to break apart, releasing that pressure and leaving matter behind, like old skin. Sensing this tension, Segal begins to make cuts in her reliefs, cutting out windows and doors. One could say that she creates light inside them. The relief acquires volume, and with it a new space is born.
Thus come to life the recollected worlds of Julia Segal. They are always small-scale, as if we grew up, and they've stayed the same. That is why you can peek inside, take them with your hands, put them on the table. Every piece by Segal is a thing in itself, or more precisely, the Object. Jean Baudrillard wrote, «The object is that through which we mourn for ourselves, in the sense that, in so far as we truly possess it, the object stands for our own death, symbolically transcended...» Julia Segal creates metonymic portraits. Objects instead of people — an old coat, a wheelchair, a child's table. But her objects are not anthropomorphic (or, more precisely, they are anthropomorphic to the extent that that an old object repeats the figure of its owner).
Segal recreates in detail the real things, as if reclaiming them back from time itself. However, these objects are someone else's. And if one's own object allows for at least a symbolic transcendence of death, then someone else's, on the contrary, painfully highlights its presence. Thus the artist reveals the emptiness that is formed in space and time with the departure of each person. And this emptiness resounds with a «voice of gentle silence».
Haim Sokol
Вещь есть пространство, вне коего вещи нет.
Иосиф Бродский, Натюрморт
Скульптура — телесное воплощение мест, которые, открывая каждый раз свою область и храня её, собирают вокруг себя свободный простор, дающий вещам осуществляться в нём и человеку обитать среди вещей.
М. Хайдеггер, Искусство и пространство
В еврейских религиозных школах, когда ребёнка обучают чтению, ему дают лизнуть намазанный на алфавит мёд. Это формирует особую сенсорную память, которая фиксирует эмоции и ощущения.
Юля Сегаль не училась в еврейской школе.
Она обладает врождённым даром помнить чувствами. Такой вид памяти чрезвычайно активен — достаточно малейшего импульса, прикосновения, запаха, вкуса или даже просто взгляда на случайный предмет, чтобы пробудить в человеке бурю воспоминаний. Но вспоминаются при этом настроение, душевное волнение, различные переживания, которых в жизни человека гораздо больше, чем конкретных дат и событий. Передать, артикулировать, просто пересказать всё это очень сложно. Для этого требуется масштаб романа, многомерность кино, тотальность инсталляции.
Тем не менее, Юлии Сегаль удалось выразить всё это посредством тех немногих инструментов, которые предоставляет фигуративная скульптура: материал, форма, объём, сюжет.
Работы Сегаль, как правило, монохромны. Это серый цвет бетона, водосточных труб, старого асфальта. Оттого возникает почти тактильное ощущение, что объект как будто проступает сквозь стену. Неслучайно излюбленным форматом художницы становится рельеф. Рельеф — это неровность, шероховатость, выступ на поверхности (и неважно, горизонтальная эта поверхность или вертикальная). Его можно ощутить ладонями. Скульптура Сегаль необычайно тактильна. Даже материал у неё всегда неровный, со множеством бугорков, шершавый, как мозолистая рука или как кирпичная стена.
Это усиливает и без того огромное внутреннее давление, которое оказывает форма на материал. Кажется, что она вот-вот разорвёт молекулярные связи и вырвется на свободу, оставив материю, как лягушачью кожу. Чувствуя это напряжение, Сегаль начинает делать разрезы в своих рельефах, прорубает в них окна и двери. Можно сказать, она создаёт в них свет. Рельеф приобретает объём, рождается новое пространство.
Так возникают миры-воспоминания Юлии Сегаль. Они всегда небольшие, как будто мы выросли, а они нет. Поэтому в них можно заглядывать, можно взять в руки, поставить на стол. Каждая работа Сегаль — сама по себе вещь, или, точнее, Вещь.
Жан Бодрийяр (Jean Baudrillard) писал: «Вещь — это то, о чём мы скорбим; она представляет нам нашу собственную смерть, но символически преодолённую самим фактом того, что мы ею владеем...» Юлия Сегаль создаёт портреты-метонимии. Предметы вместо людей — старое пальто, инвалидное кресло, детский столик.
Но её объекты не антропоморфны (или, точнее, они антропоморфны настолько, насколько старая вещь повторяет фигуру хозяина).
Сегаль воссоздаёт в деталях реальные вещи, тем самым как бы возвращая их себе из времени. Однако вещи эти чужие. И если своя вещь, как уже было сказано, позволяет хотя бы символически преодолеть смерть, то чужая, напротив, мучительно подчёркивает её присутствие. Таким образом художница обнажает пустоту, которая образуется в пространстве и времени с уходом каждого человека. И в этой пустоте пронзительно звучит «Голос тонкой тишины».
Хаим Сокол
ЮЛИЯ СЕГАЛЬ. СКУЛЬПТУРА
Julia Segal was able to give a positive answer to the famous question of the Russian poet, Vladimir Mayakovsky:
«But could you play
right to the finish
a nocturne on a drainpipe flute?»
V. Meyland
Юлия Сегаль сумела дать положительный ответ на знаменитый вопрос поэта:
«А вы ноктюрн сыграть смогли бы
на флейте водосточных труб?»
В. Мейланд
Приятно было молча постоять у фотографий, представленных в одном из музеев Иерусалима.
Захотелось разгадать тайну этих запечатлённых моментов, стать на мгновение их частью.
ФОТОВЫСТАВКА. ИЕРУСАЛИМ
Доля секунды, та самая грань, что попала в фокус объектива, красноречивее всяких слов.
Кусочки моего пэчворкного восприятия от увиденного, услышанного и прочувствованного разные по размеру, форме и содержанию. И пусть эта мозаика останется таковой: не собранной до конца, но аккуратно сложенной на ткани жизни. Тогда я непременно захочу вернуться, поменять узоры и сгладить швы.
